Кто, как ни Николай Буров, знает о петербургской культуре если не все, то очень многое! Народный артист России, бывший председатель Комитета по культуре, ныне возглавляет один из крупнейших музеев Северной столицы. С его приходом на должность директора музей стал еще более популярным. В год его посещают три миллиона человек. О том, как продвигать культуру в массы, и нужна ли сегодня массам культура, корреспондент и поговорил с Николаем Буровым.
ПРОВОЖУ ЖИЗНЬ В ЗОЛОТОМ ТРЕУГОЛЬНИКЕ
- У вас из окон Невский виден! (Дирекция Исаакиевского музея находится в здании Думы. – Прим. автора.) Красиво как!
- У меня давнишняя тяга к центру города. Я родился и вырос в Невском районе, на улице Полярников. Тогда это была окраина.
Помню, как в детстве говорили: «Поедем в город». Я садился на автобус-экспресс и отправлялся во Дворец пионеров. Занимался в ТЮТе (Театр юношеского творчества. – Прим. автора), потому что про театр что-то такое думалось уже тогда. Помню, как-то, лет в двенадцать, вышел из автобуса, падал снег. Я нагло ткнул пальцем в уже включившуюся подсветку Пушкинского театра: «Я буду здесь работать». Показал на один дом: «А жить буду тут». И живу уже третье десятилетие.
- Как вы так угадали?!
- Так вот бывает иногда. Детское прозрение или наглость. Я привык работать рядом с домом. Это удобно. Экономия минимум двух часов в день, успеваешь много сделать. В Александринском театре отработал 29 сезонов. Когда ушел в Комитет по культуре, мой офис тоже был на Невском, 40. А сейчас – на Невском, 31. Все как-то в этом бермудском, или золотом, уж не знаю как назвать, треугольнике.
- На работу ходите пешком?
- Конечно. И с работы, и на работу. В течение дня, бывает, по делам катает водитель. Я мог бы и сам – люблю сидеть за рулем, но негде поставить машину.
- А просто так по городу гуляете? Какой он, ваш Петербург?
- В нем много сокровенных местечек, которые любимы не только потому, что красивы. Каждое – кусочек моей биографии, вплетенной в эту топонимику. Когда у меня было больше времени – почему-то чем дальше, тем его меньше, – я любил сбежать в такое место. Чаще один, редко с кем-то. Помню каждый уголок, где был счастлив когда-то, перефразируя фразу из диалога стариков в пьесе Арбузова «Сказки старого Арбата». Некоторые уголки показывал мне отец. Это была его жизнь, другое время. Вообще, если посмотреть, что было с каким-то местом лет пятнадцать, уж не говоря сорок лет назад, перемены фантастические. Дома, сады, скверы, речки движутся по жизни, как и мы. Что-то стареет, что-то требует лечения, что-то нужно переобуть-переодеть.
- Ваши любимые уголки в центре?
- В основном, что-то на островах – Каменном, Крестовском, Елагином. Я долго ждал окончания реконструкции Летнего сада – у меня там сразу несколько заветных мест. Сад стал другим. Не скажу, что я недоволен, перемена достаточно щадящая, не сокрушительная. Как если бы вместо пенсне надели очки в роговой оправе. А не так, как если бы Карла Маркса побрить наголо: «О Господи, что это?!»
ХОЧУ СДЕЛАТЬ ПРИВИВКУ ДУМСКОЙ УЛИЦЕ
- Ухожу из дома в десять утра, возвращаюсь по-разному. Иногда задерживаюсь до десяти вечера. У нас же музей необычный, много отделов. Есть свой хор, концертная программа. Поэтому рабочий день длиннее. И летом открываемся в десять утра, закрываемся в одиннадцать вечера. А смотровая площадка Исаакиевского собора работает до половины пятого утра. Мы – редкий в России музей и точно единственный из крупных государственных, который не получает финансирования из бюджета на реставрацию, коммунальные платежи, зарплату.
- Как же так, вы же не частная лавочка?!
- Так сложилось. Сами зарабатываем. И неплохо себя содержим! Уже второй год одолели планку в три миллиона посетителей. Правда, около миллиона приходит бесплатно. Много льгот, помимо пяти федеральных категорий. У нас семнадцать категорий льготников. Изо всех сил стараемся не увеличивать цены на билеты. Считаем, что можем продержаться за счет увеличения количества визитеров. Не все со мной соглашаются. Но для нас это очень важно. Мы обеспечиваем практически все свои потребности, кроме глобальных. Вот сейчас должны уйти из Смольного собора. Потребуются очень серьезные вложения в новую площадку для концертно-выставочной работы. Это редкий случай, когда буду претендовать на деньги из бюджета. А дальше опять перейдем на самообеспечение.
- У вас в Смольном соборе ведь хорошие концерты проходили…
- Собор передается епархии по Закону от 2010 года о возвращении зданий церкви. Это понятно. Раньше много отнимали, церковь обижали и грабили все, кому не лень. Сейчас идет обратный процесс, сатисфакция. Это логично, я отношусь с пониманием.
- Уже присмотрели новое помещение?
- Есть на примете. Но окончательное решение еще не принято. Я очень хочу получить помещение здесь, на Думской, в бывшей Городской думе. Там есть Александровский зал, в котором можно разместить семьсот кресел, что будет экономически целесообразно. Подходы к залу оборудуем выставочной анфиладой. Мы бы работали 24 часа в сутки! Эта часть Невского, на мой взгляд, выглядит крайне неудовлетворительно и порой даже стыдно.
- Но ведь в двух шагах Большой и Малый залы Филармонии, Михайловский театр, на Итальянской – Комиссаржевка и Театр музкомедии…
- Все это – с той стороны Невского. А я мечтаю сделать культурную прививку Думской улице. Она до сих пор известна как место стычек, стрельбы, воплей, выбивания зубов и торговли наркотиками. А здесь достаточно сил, помимо наших, чтобы сплотиться и превратить это место в остров спасения и оазис культуры. Причем в вечернее время. Филармония, Михайловский, Театр имени Комиссаржевской, Русский музей – это все замечательно. Но они работают не допоздна. А если мы начнем работать ночью, это будет гарантией сохранения этого кусочка нашего города с ночи до утра.
- Летом тут ходят толпы туристов…
- Белые ночи – это чудо красоты, особое освещение, взлетающие над Невой мосты. Но на улице трудно провести шесть - восемь часов. Погулял полтора-два - и хочется куда-то зайти. Ночной клуб – это перпендикуляр и белым ночам, и Петербургу. Другая стилистика, другая музыка.
А я бы предложил именно петербургский стиль. Например, органную ночь. Можно всю ночь заходить и выходить, опять возвращаться. Исполнители менятся, а орган стоит. У нас есть прекрасный голландский инструмент. Он сделан по спецзаказу для Смольного собора. Но его можно приспособить под новый зал, я узнавал.
Ночные выставки художников могут вызывать интерес не меньший, чем дневные. А Wi-Fi в здании позволит молодежи чувствовать себя уверенно и комфортно. Кофейня не будет торговать разве что алкоголем. До открытия метро можно провести время культурно и с пользой.
- Но вы же не сможете выселить местные клубы, где пьют и дерутся!
- А я и не говорю, что мы заменим клубы. Я хочу создать конкуренцию! У клубов ночью конкуренции нет. Разве что «Буквоед» напротив, «Парк и культуры и чтения». А тут мы будем. Думаю, мы нашли бы общий язык и варианты сотрудничества с библиотеками – Публичной, Маяковского, Национальной. Ночью не всем хочется танцевать и пить пиво. Можно посидеть в музыкальном пространстве или в тишине почитать электронную книгу. Есть галеристы и рестораторы, которым это может быть интересно. И кто знает, ночная жизнь в хорошем понимании станет общим делом для всех, кто захочет в этом участвовать. Ночной клуб не позволяет отдохнуть, скорее вызывает усталость и желание начать день со сна и отдыха. А мы бы как раз предлагали особый релакс – по-питерски. Конечно, главное масло в эту кашу – культура.
Музыкальная, изобразительная, литературная. Важно перекинуть эти мостики, начать с одного очага. А приживется культурная прививка – можно раздвигать дальше. И начать с периода белых ночей.
ОБ ИСКУССТВЕ
«Культура загибается? Миф!»
- Какие интересные у вас идеи!
- Можно добиться, чтобы экономически хотя бы, что называется, дебет с кредитом свести. Не обязательно стремиться к высокой прибыльности. В конце концов мы немного другим занимаемся. Не нефтью торгуем, не золотом. Мы торгуем культурой.
- А можно ею торговать?
- Можно, конечно. Культура – это продукт. Любым продуктом можно торговать. Вначале нужно создать этот продукт, придать ему товарный вид. И найти покупателя. И разве мы не торгуем? А билет в музей, театр? Это в определенном смысле купленный товар. У нас есть, к счастью, бесплатные библиотеки. Но если хотим получить книгу насовсем, мы же ее покупаем.
- Жизнь дорожает: проезд в метро, продукты. А тут – театры, филармонии… И в них аншлаги. Получается, культура хорошо продается?
- Мне трудно сказать про всех. Если говорить о показателях моего музея, вроде бы все замечательно. Тяга к культуре есть в любом случае. Человек стремится сюда приехать не только для того, чтобы любоваться красотами архитектуры. Хочет познакомиться хотя бы с несколькими из двухсот музеев. Знаю людей, которые приезжают и собираются посетить полдюжины, а то и дюжину драматических театров. Это у меня вызывает удивление. Специально едут на фестиваль «Площадь Искусств», Пасхальный фестиваль. И это хорошо. Петербург действительно культурный магнит. Я очень ценю, что к нам стали заходить. Вижу в книге отзывов, например: «Ежегодно приезжаю в Петербург, обязательно бываю в Исаакиевском музее».
- Это ваша заслуга!
- А если отмечают, что при этом видят изменения к лучшему, меня очень радует. Человек, даже если опустить его до самого трудного состояния, все равно стремится получить культурный продукт. Можно и бесплатно: включил ящик и ищи. Но там похоже на руду, где на тонну пустой породы приходятся два грамма золота. Можно и потонуть. Пропало речевое, литературное радио, к сожалению. Это неправильно, это беда и бомба замедленного действия. Но что-то можно найти. Вот и музей – очень живое пространство. Это не кладбище искусства, как некоторые думают. Это живой организм, который все время ищет новое.
- Однако все равно порой приходится выбирать: купить хлеба с колбасой или билет в театр.
- Не скажу, что вместо необходимого хлеба кто-то купит билет в театр. Но если есть деньги на хлеб и что-то еще, он возьмет билет вместо толстого куска колбасы. Пусть это не абсолютное большинство, но есть такие. Сейчас все недешево, да. Искусство дотационно, театры вообще дорогое удовольствие. Не случайно первые театры основывались как придворные, императорские.
Потом стали общедоступными и выполняли идеологические функции, поэтому дотировались государством. Сегодня театр вроде бы свободен и вдруг споткнулся и замер. Цензуры нет, а что делать-то? Театр тоже живой организм, у него есть свои болезни. Мне сегодня в театре не хватает того театра, в который я когда-то влюбился. Которому учился и в ТЮТе, и на Моховой. В котором работал и у Корогодского, и у Горбачева. С хорошей, мощной основой, которую сегодня почитает весь мир, а мы пытаемся ее то выкинуть, то опять вернуть. Это все смешно. Основу русской драматический школы совсем выкидывать нельзя, надо оставить на рассаду. Иначе потом не из чего будет выращивать новое. Это я брюзжу сейчас, как когда-то брюзжали на нас старики. Ведь мы тоже все делали по-новому.
- Вы сейчас в театры ходите?
- Не так часто. Бывает, и три раза на неделе, а бывает, четыре недели не попадаю ни разу. Стараюсь следить за своими любимыми коллективами. Очень нравится Театр имени Ленсовета. Так получилось, что вся играющая элита моего возраста там, мы друзья.
Естественно, ревниво смотрю, что происходит в Александринке. С интересом буду наблюдать за БДТ. В «Балтийский дом» с интересом захожу. Там один из самых живых театральных фестивалей. Очень люблю Малый драматический. Иногда бываю в ТЮЗе. Он мне не чужой, там все мои товарищи по сцене сорокалетней давности. Мариинка меня интересует, все три площадки, Михайловский театр. Я назвал лишь малую часть своего интереса. К сожалению, плохо знаю новые негосударственные театры. А это тоже интереснейшее поле, на котором могут вырасти прекрасные цветы.
- А в другие музеи директор музея ходит?
- Если он хочет чувствовать себя уверенно и знать, что ему делать на будущий месяц или на будущий год, он обязан ходить в другие музеи. У нас принято ходить, как в театры друг к другу на премьеры, на новые выставки. Смотрим немного ревниво. Тоже своя кухня есть, музейная. Музеи еще больше, чем театры, не похожи друг на друга. Музеи – это космос, и в отличие от театра сохраняют больше.
- Почему говорят, что культура умирает?
- То, что культура загибается, такой же миф, как и то, что культура расцветает. Мне кажется, что культура сейчас устойчива. Есть узкие места. Повторяю, культура – дорогое удовольствие. Знаю пример, когда я предупреждал человека: разоришься. А я не смогу помочь, у меня нет свечного заводика. Двух таких знаю. С другой стороны, казалось бы, двести музеев в городе, ну куда еще. Большинство горожан и этих не знают, могут назвать лишь пять-шесть. А открываются новые, и оказывается, они нужны, востребованы. Это бесконечный процесс. Тяга к проявлению творческого начала сейчас сильнее, чем когда-либо. Может, отчасти из-за этого и возник миф, что культура загибается. Чаще так говорят люди, которые не способны осуществить свои творческие амбиции. Культура – это бездонная черная дыра, в которую нужно вкладывать сколько угодно денег, и все равно не хватит… Мы иногда как психанем, так и теряем голову, теряем человеческий облик. Культура единственное, что может в человеке сохранить человека. Гениально сказано: красота спасет мир, но кто спасет красоту?
ОТКРОВЕННО
«Не хотел сидеть в буфете и ждать ролей»
- Не жаль было из актеров уходить?
- А я не ушел! Время от времени, когда мне совсем уж как-то зубы сводит, я иду в Большой или Малый зал Филармонии или еще куда-нибудь, выхожу на сцену в концертах. Это меня вполне устраивает. А в театре это трудно. Кто отравился Александринской сценой, очень тяжело переходит на другую.
Возрастной актер – немножко отыгранная карта. Если вспомнить судьбу великих, а я себя к ним категорически не причисляю, находим: у Симонова за последние десять лет жизни – одна работа в театре, у Меркурьева – три. Это не просто мало, это преступно мало. И кто преступник? Я не знаю. Можно было бы сидеть в буфете, пить коньяк и рассуждать о том, какая сволочь главный режиссер, не дает ролей. С другой стороны, каждое утро, когда бреюсь, я вижу отражение. И понимаю, что уже не могу претендовать на целый ряд ролей: уже и кости ломит, и хвост скрючивается.
Театр не может ориентироваться на стариков, даже если это крепкие актеры. Театр должен равняться на молодых, все время идти вперед. И я подумал, что умею еще что-то, и стараюсь максимально использовать то время, которое у меня еще есть в активе. Я немного кокетничаю, когда говорю: ой, да надо бы на пенсию уходить… Мне на работу надо, а в лес хочется!
- Любите лес?
- Люблю похрустеть по лесу и летом и зимой. Но катастрофически не успеваю. У меня есть все, кроме одного – времени. Я никогда не гнался за большими деньгами, за славой. Мне хотелось наполнить свою жизнь, и вроде бы получается. С другой стороны, это счастье, когда ты нужен. Просто много суеты. Есть главный грех – уныние. В литературе есть понятия «хандра», «сплин». Когда-то в детстве я не мог понять, что это такое. Есть мир желаний, осуществленных или пока нет. Теперь я знаю, что такое хандра. Но не уныние. Человек должен быть хозяином самому себе.
- Вы, похоже, умеете подчинять судьбу?
- Я никогда не подчинял свои действия не главному. Всегда что-то было важнее, чем лишние десять рублей. А достигнутая цель приносит и ту мелочь, к которой мы ошибочно стремимся, тратим на это слишком много сил. Оно само приходит, если об этом меньше думать.
- Что вам поднимает настроение?
- Обожаю солнце! В Петербурге его катастрофически не хватает, но вот сейчас день прибавляется, и это знак обновления. Я очень люблю своих котов. Они у меня всегда здоровенные, но не толстые.
Сейчас живет мейн-кун Яков, ему пять лет. Десять килограммов характера, размышлений, мурлыканья, шерсти…
Елена Ливси
Комсомольская правда Санкт-Петербург, 23 января 2015
